Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Я, братец, с тобою лаяться
не стану. (К Стародуму.) Отроду, батюшка, ни с кем
не бранивалась. У меня такой нрав. Хоть разругай, век слова
не скажу. Пусть же, себе на уме,
Бог тому заплатит, кто меня, бедную,
обижает.
— И так это меня
обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то
обидел?" — говорю я ему. А он
не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
— Ей-богу, повесил бы, — повторил Ноздрев, — я тебе говорю это откровенно,
не с тем чтобы тебя
обидеть, а просто по-дружески говорю.
Не дай
Бог никого сравненьем мне
обидеть!
Но как же критика Хавроньей
не назвать,
Который, что́ ни станет разбирать,
Имеет дар одно худое видеть?
Но вот тебе
Бог, Алеша,
не обижал я никогда мою кликушечку!
— Пусть попробует он, окаянный антихрист, прийти сюда; отведает, бывает ли сила в руках старого козака.
Бог видит, — говорил он, подымая кверху прозорливые очи, —
не летел ли я подать руку брату Данилу? Его святая воля! застал уже на холодной постеле, на которой много, много улеглось козацкого народа. Зато разве
не пышна была тризна по нем? выпустили ли хоть одного ляха живого? Успокойся же, мое дитя! никто
не посмеет тебя
обидеть, разве ни меня
не будет, ни моего сына.
В те дни мысли и чувства о
боге были главной пищей моей души, самым красивым в жизни, — все же иные впечатления только
обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть.
Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, —
бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня
не мог
не тревожить вопрос: как же это дед
не видит доброго
бога?
— А так, голубь мой сизокрылый…
Не чужие, слава
богу, сочтемся, — бессовестно ответил Мыльников, лукаво подмигивая. — Сестрице Марье Родивоновне поклончик скажи от меня… Я, брат, свою родню вот как соблюдаю. Приди ко мне на жилку сейчас сам Карачунский: милости просим — хошь к вороту вставай, хошь на отпорку. А в дудку
не пущу, потому как
не желаю
обидеть Оксю. Вот каков есть человек Тарас Мыльников… А сестрицу Марью Родивоновну уважаю на особицу за ее развертной карахтер.
— Какой я сват, баушка Маремьяна, когда Родивон Потапыч считает меня в том роде, как троюродное наплевать. А мне
бог с ним… Я бы его
не обидел. А выпить мы можем завсегда… Ну, Яша, которую
не жаль, та и наша.
Потерпев неудачу в прикладных науках, он сразу перешел к метафизике. Однажды он очень самоуверенно и таким тоном, после которого
не оставалось никаких возражений, заявил Любке, что
бога нет и что он берется это доказать в продолжение пяти минут. Тогда Любка вскочила с места и сказала ему твердо, что она, хотя и бывшая проститутка, но верует в
бога и
не позволит его
обижать в своем присутствии и что если он будет продолжать такие глупости, то она пожалуется Василию Васильевичу.
— Да… в углу… — отвечала Нелли. Мамаша была бедная. Мамаша мне говорила, — прибавила она, оживляясь, — что
не грех быть бедной, а что грех быть богатым и
обижать… и что ее
бог наказывает.
Бог им судья, ваше превосходительство! конечно, маленького человека
обидеть ничего
не значит, однако я завсегда, можно сказать, и денно и нощно, словом, всем сердцем…
— Что, братику, разве нам лечь поспать на минуточку? — спросил дедушка. — Дай-ка я в последний раз водицы попью. Ух, хорошо! — крякнул он, отнимая от кружки рот и тяжело переводя дыхание, между тем как светлые капли бежали с его усов и бороды. — Если бы я был царем, все бы эту воду пил… с утра бы до ночи! Арто, иси, сюда! Ну вот,
бог напитал, никто
не видал, а кто и видел, тот
не обидел… Ох-ох-хонюшки-и!
— Хорошо, — подтвердил Петр Михайлыч, — суди меня
бог; а я ему
не прощу; сам буду писать к губернатору; он поймет чувства отца.
Обидь, оскорби он меня, я бы только посмеялся: но он тронул честь моей дочери — никогда я ему этого
не прощу! — прибавил старик, ударив себя в грудь.
— Ну, да
бог с тобой,
не рядясь садил, — махнул рукой ванька и поглядел на нее, как бы думая: «Да и грех тебя обижать-то»; затем, сунув за пазуху кожаный кошель, тронул лошадь и укатил, напутствуемый насмешками близ стоявших извозчиков.
— Нужды нет, Никита Романыч, еще раз пообедаешь! Ступай, Елена, ступай, похлопочи! А ты, боярин, закуси чем
бог послал,
не обидь старика опального! И без того мне горя довольно!
— Ребята! — продолжал Никита Романович, — этот молодец
не из тех, что вас
обидели; я его знаю; он такой же враг опричнине, как и вы. Сохрани вас
бог тронуть его хоть пальцем! А теперь нечего мешкать: берите оружие, стройтесь по сотням, я веду вас!
Кабы Вяземский был здоров, то скрыть от него боярыню было б ой как опасно, а выдать ее куда как выгодно! Но Вяземский оправится ль, нет ли, еще
бог весть! А Морозов
не оставит услуги без награды. Да и Серебряный-то, видно, любит
не на шутку боярыню, коль порубил за нее князя. Стало быть, думал мельник, Вяземский меня теперь
не обидит, а Серебряный и Морозов, каждый скажет мне спасибо, коль я выручу боярыню.
Я иду на чердак, взяв с собою ножницы и разноцветной бумаги, вырезаю из нее кружевные рисунки и украшаю ими стропила… Все-таки пища моей тоске. Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше спят, меньше ссорятся,
не так назойливо одолевают
бога жалобами,
не так часто
обижают людей сердитым судом.
—
Бог с ними,
Бог с ними! — проговорил старик, которого видимо чем-нибудь там
обидели. —
Не люблю,
не люблю! Эх, народ! Пойдем в хату! Они сами по себе, а мы сами по себе гуляем.
— А я так делаю: постоянно молю
бога, чтобы самому кого
не обидеть, а ежели меня кто
обидит — мне же лучше. Так-то, малиновая голова…
— Пш-ш… Что ты, милушка, какие ты слова разговариваешь… Ежели все бабы от мужей побегут, тогда уж распоследнее дело… Мы невесток, слава
богу,
не обижаем, как сыр в масле катаются.
Гурмыжская. Иван Петрович, стыдно! Я сирота. Мое дело женское. Сироту
обидеть грешно. Ты
не забывай Бога-то!
Наташа(прижимаясь к нему). Ну… одно я тебе скажу, Василий… вот как перед
богом говорю! — как только ты меня первый раз ударишь… или иначе
обидишь… я — себя
не пожалею… или сама удавлюсь, или…
— Дай
бог давать,
не давай
бог просить, матушка Анна Савельевна! Оставь его! — сказал дедушка Кондратий, обращаясь к старухе, которая заплакала. — Пускай его! Об чем ты его просишь?.. Господь с ним! Я на него
не серчаю! И нет на него сердца моего… За что только вот, за что он ее
обидел! — заключил он, снова наклоняя голову, снова принимаясь увещевать и уговаривать дочь, которая рыдала на груди его.
Он ведь мужик
не плохой,
не пьяный и смирный мужик, ребенка малого
не обидит — грех напрасно сказать: худого за ним ничего нету, а уж и
Бог знает, чтò такое с ним попритчилось, что он сам себе злодей стал.
— Уж я
не знаю — кто! — молвил Илья, чувствуя прилив неукротимого желания
обидеть эту женщину и всех людей. — Знаю, что
не вам о нём говорить, да!
Не вам! Вы им только друг от друга прикрываетесь…
Не маленький… вижу я. Все ноют, жалуются… а зачем пакостничают? Зачем друг друга обманывают, грабят?.. Согрешит, да и за угол! Господи, помилуй! Понимаю я… обманщики, черти! И сами себя и
бога обманываете!..
Всё чаще она указывала ему разницу между ним, мужиком, и ею, женщиной образованной, и нередко эти указания
обижали Илью. Живя с Олимпиадой, он иногда чувствовал, что эта женщина близка ему как товарищ. Татьяна Власьевна никогда
не вызывала в нём товарищеского чувства; он видел, что она интереснее Олимпиады, но совершенно утратил уважение к ней. Живя на квартире у Автономовых, он иногда слышал, как Татьяна Власьевна, перед тем как лечь спать, молилась
богу...
— Мне
бога бояться нечего… Я людей
не обижаю…
— Нет, вы
не обидели меня… Идите с
богом!
— Никто
не украл; зачем
обижать человека! Взял кому нужно было; ну, и пошли ему
бог на здоровье, — отвечала она на жалобы слуг, доводивших ей о какой-нибудь пропаже.
)Кажется, нельзя сказать этого — всё слава
богу, натура
не обидела.
— Помилуйте, — говорил он, — смешно даже смотреть! Я к ним с полною моей откровенностью: пристройте, говорю, старика, господа! А они в ответ:
бог подаст, Петр Иваныч! И ведь еще смеются, молодые люди… ах, молодые люди!
Обижают молодые люди старика, да еще язык высовывают! Только и я, знаете,
не промах: зачем, говорю, мне Христа ради кусок себе выпрашивать! Я и сам, коли захочу, свой кусок найду!
Мурзавецкая. Что ты дакаешь-то? Дал
Бог ум, да
не всякому; тебя
обидел,
не дал, —
не взыщи.
— Посмеялись они над нелюбимою женою, — жаловалась воеводша. — Ну, да
бог их простит… Чужой человек и
обидит, так
не обидно, а та обида, которая в своем дому.
— Ужасно, ей-богу! — начала она, мешая ложкой. — Береги, корми, лелей дитя, ветра к нему
не допускай, а первый негодяй хвать ее и
обидит. Шперлинги говорят: устроим уроки, чтоб музыке детей учить. Конечно, оно очень дешево, но ведь вот как подумаешь, что надо вечером с одной девкой посылать, так и
бог с ними, кажется, и уроки.
— Нет, напрасно! У него разум — строгий. Я вначале даже боялся говорить с ним, — и хочется, а — боюсь! А когда отец помер — Тихон очень подвинул меня к себе. Ты ведь
не так любил отца, как я. Тебя и Алексея
не обидела эта несправедливая смерть, а Тихона
обидела. Я ведь тогда
не на монахиню рассердился за глупость её, а на
бога, и Тихон сразу приметил это. «Вот, говорит, комар живёт, а человек…»
— Ей-богу, я
не обидел вас, Иван Иванович!
— Да-с, — продолжал Петрушка, — их по двое никогда
не бывает,
Бога и честных людей
не обижают…
— Ох,
не тем я провинился, сударыня, а гордостью. Гордость погубила меня,
не хуже царя Навуходоносора. Думал я:
не обидел меня господь
бог умом-разумом; коли я что решил — стало, так и следует… А тут страх смерти подошел… Вовсе я сбился! Покажу, мол, я напоследках силу да власть свою! Награжу — а они должны по гроб чувствовать… (Харлов вдруг весь всколыхался…) Как пса паршивого выгнали из дому вон! Вот их какова благодарность!
Интересно мне слушать этих людей, и удивляют они меня равенством уважения своего друг ко другу; спорят горячо, но
не обижают себя ни злобой, ни руганью. Дядя Пётр, бывало, кровью весь нальётся и дрожит, а Михаила понижает голос свой и точно к земле гнёт большого мужика. Состязаются предо мной два человека, и оба они, отрицая
бога, полны искренней веры.
Народ на заводе — по недугу мне: всё этакие резкие люди, смелые, и хотя матерщинники, похабники и часто пьяницы, но свободный, бесстрашный народ.
Не похож он на странников и холопов земли, которые
обижали меня своей робостью, растерянной душой, безнадёжной печалью, мелкой жуликоватостью в делах с
богом и промеж себя.
Вера Филипповна. Зачем
обижать! Сохрани
бог! Только
не знаю я, про какую награду вы говорите.
—
Не плачь, — говорила какая-то краснощекая старуха, — ну, о чем плакать-то? Слезами
не поможешь… знать, уж господу
богу так угодно… Да и то грех сказать: Григорий парень ловкий, о чем кручинишься? Девка ты добрая,
обижать тебя ему незачем, а коли по случай горе прикатит, коли жустрить начнет… так и тут что?..
Бог видит, кто кого
обидит…
— С колоколами. А когда светопредставление, добрые пойдут в рай, а сердитые будут гореть в огне вечно и неугасимо, касатка. Моей маме и тоже Марье
бог скажет: вы никого
не обижали и за это идите направо, в рай; а Кирьяку и бабке скажет: а вы идите налево, в огонь. И кто скоромное ел, того тоже в огонь.
Она верила в
бога, в божию матерь, в угодников; верила, что нельзя
обижать никого на свете, — ни простых людей, ни немцев, ни цыган, ни евреев, и что горе даже тем, кто
не жалеет животных; верила, что так написано в святых книгах, и потому, когда она произносила слова из Писания, даже непонятные, то лицо у нее становилось жалостливым, умиленным и светлым.
— Обяжите меня, сделайте милость, посидите; я вас, кажется, ничем
не обидел, а что если… извините меня, выкушайте по крайней мере шампанского, что же такое; я имел честь познакомиться с вами у Марьи Виссарионовны, которую люблю и уважаю. Вот Сергей Николаич знает, как я ее уважаю, а что если… так виноват. Кто
богу не грешен, царю
не виноват.
Прохор Прохорыч. Красницу, братец, хочется получить. Желание наше небольшое, поверьте! Другие бы на это
не согласились. Ну, впрочем,
бог с вами: пусть я лучше
обижу своих сирот, по крайней мере буду помнить, что мы родные и что нам заводить дела грешно!
—
Бог с ними, Василий Андреич, я
не вникаю в эти дела. Мне чтобы малого она
не обижала, а то
бог с ней.
Aким (торжественно). Микита! От людей утаишь, а от
бога не утаишь. Ты, Микита, значит, тае, думай,
не моги врать! Сирота она, значит,
обидеть можно. Сирота, значит. Ты говори получше как.